Избитая фраза: “Не знаю с чего начать…”. Но это действительно так. Факты, о которых узнал, и которыми хочу поделиться, не то чтобы поразили меня, но заставили по-другому взглянуть на роль простого свидетеля событий в масштабе истории. Кто знает, может, через много лет наши потомки будут оценивать прошлое по нашим рассказам и воспоминаниям, глядеть на исторических личностей нашими глазами, как это случилось с Юрием Илларионовичем Моисеенко, простым хотимчанином, которому “повезло” стать сокамерником одного из величайших русских поэтов ХХ века, и одного из самых ярких представителей репрессированной творческой интеллигенции в годы сталинского террора – Осипа Эмильевича Мандельштама.

Жизнь до…
Все предвещало Юрию Моисеенко блестящее будущее и карьеру. Он родился в Хотимске в 1914 году, в школе был прилежным образцовым учеником. Писал стихи, патриотические заметки, прославляющие советскую власть. Их печатали даже в “Пионерской правде”. Был участником первого Всесоюзного слета детских корреспондентов в Москве. После окончания школы его пригласили (!) в Московский педагогический техникум, который он с отличием закончил. Поступил в Саратовский правовой институт на судебно-правовое отделение, затем перевелся на юридический факультет МГУ, продолжая при этом сотрудничать с “Пионерской правдой” и другими газетами и журналами. Он мог бы стать в будущем прекрасным журналистом и писателем, а мог бы, окончив институт, стать прокурором, судьей, следователем. Но дальнейшую судьбу Юрия определили три письма, написанные им из Саратова другу детства Л. Шуркову в Хотимск. “На каждой стоянке к открытым окнам поезда и старики, и дети протягивают руку с плачем, горьким плачем: “Милые, дайте кусочек хлеба!”. Только за эти слова в 30-ые годы можно было схлопотать десять лет без права переписки. Друг детства оказался преданным советской власти человеком, отнес письма “куда следует”. 14 октября 1935 года Юрий Моисеенко был арестован прямо в институте во время занятий, и через 2 месяца, 13 декабря, было составлено обвинительное заключение. Вот выдержка из этого документа:
<…> На основе изложенного обвиняется:
Моисеенко Юрий (Георгий) Илларионович, 1914 г. рождения, уроженец м. Хотимск, БССР, из крестьян-бедняков колхозников, студент Московского института советского права, беспартийный, несудимый, в том, что:
а) в 1932 г. входил в состав контрреволюционной группы литературных работников редакции газеты “Пионерская правда по радио”, участвуя в нелегальных сборищах последней;
б) в 1934 г. входил в состав фашистской группы студентов Саратовского института Советского права, участвуя на устраиваемых ею сборищах;
в) вел обработку в контрреволюционном и террористическом направлении гражданина Шуркова Л.Ф.;
г) имел намерение нелегально перейти границу с целью сотрудничества в буржуазной прессе, помещая в ней контрреволюционную клевету против СССР, т.е. в преступлении, предусмотренном ст.ст. 58-10 и 58-11 УК.
Вначале Юрию Моисеенко дали 5 лет и этапировали в Вяземлаг под Смоленск. Но вскоре, пересмотрев дело, ужесточили наказание: 10 лет тюремного заключения с поражением в правах на 3 года. 10 лет каторги за жалость к голодным крестьянам. В августе 1937 года заключенный Моисеенко этапирован на Колыму. Во время этого “путешествия” серьезно заболел и до конечного места отбывания наказания не доехал. Был оставлен в пересыльном лагере под Владивостоком. Именно здесь бывший подающий надежды журналист, будущий советский юрист, спустя полгода, познакомился с Мандельштамом.
Встреча
Появлению нового соседа Юрий Моисеенко значения не придал. Произведений поэта он не знал, только через много лет осознает, кто был его сосед по нарам. “К Мандельштаму в лагере относились по-разному, – вспоминал впоследствии Юрий Илларионович.- Те, кто знал его творчество, – очень уважительно. Другие – безразлично. Мандельштам, в основном, общался с людьми пожилыми, культурными. Особенно он сошелся с Ковалевым – крепким казаком в возрасте, религиозным, образованным человеком. Мне тогда было 24 года, общих тем для бесед с поэтом у меня не было. Но, как сосед по нарам, конечно, я общался с Мандельштамом, слушал, что тот рассказывал о себе, о своей жизни. Обычно замкнутый и настороженный, в узком кругу поэт раскрепощался, “оттаивал” душой”.
Очень тепло и ласково Мандельштам вспоминал свою жену, Надежду Яковлевну. По его рассказам о ней было видно, как сильно поэт ее любит. Но, вспоминает Юрий Илларионович, Мандельштам был обижен на своих друзей-литераторов: Илью Эренбурга и Самуила Маршака, – за то, что они не защитили его от второго ареста и не помогли после. 7 ноября, в День Октябрьской революции, он, прервав молчание, горько сказал своим соседям по нарам, что на свободе в этот день мог бы быть там-то, – и называл известные места, знаменитые имена.
По словам Моисеенко, поэт в последние дни и недели своей жизни был в очень ослабленном состоянии. Из-за этого почти никуда не ходил, стал болезненно подозрительным, подавленным. Ему казалось, что его расстреляют. Он боялся есть – из-за страха, что его отравят. “Меня они, конечно, прикончат”, – убежденно говорил поэт. Но психически Осип Эмильевич был вполне нормален (насколько можно быть нормальным в таких условиях). И это развенчивает миф о том, что перед смертью поэт сошел с ума.
Юрий Моисеенко хорошо помнит обстоятельства смерти Осипа Мандельштама. Незадолго до своей кончины он сильно простудился. А 27 декабря 1938 года, в первом часу дня заключенных повели на санобработку в баню. Это был непрерывный конвейер: одни входили, другие – выходили. Воды в бане не было. Заключенных загоняли в санкамеру, где их обжигали горячим воздухом. Партия зэков из барака, где жил Мандельштам, зашла в санпропускник, сдала одежду в “жаровню” и, дрожа от холода, ожидала своей очереди на обработку. Мандельштаму стало плохо, он вдруг упал на пол и больше уже не подавал признаков жизни. Никто к нему не подошел. Он так и остался лежать на холодном цементном полу, пока не приехала женщина-фельдшер. Она склонилась над поэтом, поднесла ко рту зеркальце, проверила пульс… И констатировала его смерть. Так закончились земные дни гения “серебряного века” русской поэзии. Его похоронили на лагерном кладбище. Но где находится могила поэта – неизвестно до сих пор.
Жизнь после…
За 12 лет Юрий Моисеенко прошел 26 лагерей (!). Перенес тиф, практически полностью оглох, заработал “букет” хронических болезней. На свободу, полностью отбыв срок, вышел в 1947 году. 33-летнему мужчине можно было дать на вид под 50 лет. Как пораженный в гражданских правах, он не имел права жить в столицах и больших городах советских республик, селиться близко к государственной границе. Было только исключение – Западная Украина и Закарпатье. Там вовсю шло истребление оставшихся банд бандеровцев, и с бывшими заключенными было легче расправиться без следствия и суда. Именно туда выдали лагерные начальники предписание на поселение Моисеенко. Но он ослушался. Поехал домой, на родину, в Хотимск, где жили его отец и мачеха. Клеймо врага народа давлело над бывшим узником. Работу в родном городе он найти не смог. Перебрался в Гомель, устроился чернорабочим, там же женился. Переехал с молодой женой на ее родину в Осиповичи, где и прожил до самой кончины в 2012 году. О своей жизни в одном бараке с Мандельштамом Юрий Илларионович никому не рассказывал почти полвека. Да его никто и не спрашивал. Вдумайтесь: окончательно реабилитирован за отсутствием состава преступления Юрий Моисенко был только в 1989 (!) году. С горькой иронией сокамерник Мандельштама вспоминал, как его с позором гнали с митингов и шествий на 1 мая, День Победы, День Великой Октябрьской Революции. Написать письмо в Российский союз писателей, и рассказать о том, что видел, о последних днях жизни Осипа Мандельштама Юрий Илларионович решился лишь в 90-тые годы. Его послание имело эффект разорвавшийся бомбы. Потянулись к бывшему узнику журналисты и писатели, успеть взять интервью у последнего, оставшегося в живых свидетеля. Рассказанное и пережитое 90-летним стариком стало основой для десятков статей, очерков. Воспоминания нашего земляка вынесены отдельной главой в книге российского публициста Павла Нерлера “Слово и “Дело” Осипа Мандельштама. Книга доносов, допросов и обвинительных заключений”. Многие данные я взял именно из неё.
P.S. Даже в конце жизни Юрий Илларионович признавался, что так и не прочитал ни одного стихотворения Осипа Эмильевича Мандельштама. Нет, он, несомненно, слышал их с экрана телевизора, по радио, в исполнении других людей. Но так, чтобы взять и просто прочитать – никогда. Интересно бы было спросить: почему? Но уже поздно.

Александр Александрин