Солнечные лучи, пробившиеся сквозь кроны деревьев, лениво прогуливались по асфальтной дорожке парка. Несмотря на начало мая, погода была по-летнему жаркой. На лавочке, спрятавшись в тени огромной раскидистой липы, отдыхали дедушка и внук. Каждый из них был занят важным и необходимым для них делом: Трофимович увлекся чтением свежей прессы, а Костик – смотрел в экран смартфона.
– Деда, а деда, – голос внука отвлек Ивана Трофимовича от газеты, – а расскажи про войну.
– Что? – дедушка ближе наклонился к внуку, видимо не расслышав неожиданного вопроса.
– Ну, про войну, – повторил свою просьбу Костик, не отрывая взгляд от экрана.
– Про войну? – задумчиво переспросил ветеран. При этом морщины стали более глубокими, а сами черты старческого лица, казалось, стали острее. – А зачем тебе?
– Как зачем? Просто. Интересно, – ответил внук, хотя видимой заинтересованности в голосе не было. – Расскажешь?
Просто… Интересно… Эти слова словно хлестнули старика по лицу, и он резко вздрогнул. Бездонными, белесыми, внезапно ставшими влажными глазами, он посмотрел на внука, перевел взгляд на сочную зелень деревьев, на небо и… замолчал. Со стороны казалось, что его сильно обидели, однако это было не так. Да, он не любил вспоминать свою юность, которой у него не было, которую у него забрала война. Война… Такие воспоминания не стираются временем, их прячешь глубоко-глубоко, а они возвращаются. Всегда. Во снах, когда ночами болят не только старые раны, но и душа. Когда смотришь фильм, и невольно вздрагиваешь при взрывах и стрельбе.
– Ну, слушай, – глаза Трофимовича прояснились и внимательно уставились на внука. – Вот был у нас один офицер, капитан Прохоров…
Воспоминания вихрем закружились в памяти старика, и, будто странички перекидного календаря, начали проноситься перед глазами.
***
– Ну, Киреев, сколько?
Услышав свою фамилию и голос приближающегося офицера, молоденький солдатик резко вскочил, автоматически поправил свою форму и обернулся в сторону голоса.
– Здравия желаю, товарищ капи…
– Вольно, – с улыбкой перебил его приблизившийся капитан Прохоров. – Ну и сколько?
– Сколько чего, товарищ капитан? – молодой боец был сбит с толку непонятным и странным вопросом.
– Ворон сколько насчитал? – Прохоров ловко наклонился, сорвал травинку и засунул ее в уголок рта, не переставая улыбаться.
Вокруг смерть, ужасы войны, а он всегда улыбается, – подумал Ванька Киреев, – со стороны посмотришь – кажется ему и смерть нипочем.
– Или о невесте думаешь? – спросил капитан, похлопав солдата по плечу. Вопрос явно смутил бойца, и яркий багрянец растекся по щекам Ивана.
– Никак нет, товарищ капитан, – солдат отрицательно покачал головой.
– А о чем же тогда? – вопрос капитана еще больше смутил Киреева, и он, как ученик, неподготовленный к уроку, робко переминался с ноги на ногу перед Прохоровым, словно перед строгим учителем.
– Ну, чего молчишь как шпион, – не переставая улыбаться, допытывался капитан. – Говори, чего уж там стряслось.
– Да ничего не молчу. Я вот тут чего подумал. Вот скоро разобьем мы фрица, поедем домой. А память. Это такая вещь, она со временем стирается. Вот и думаю, а не написать ли мне книгу после войны.
– Книгу говоришь? – капитан был заметно удивлен. – И о чем же будет твоя книга?
– Как о чем? Конечно же, о войне, – Киреев не понимал удивления Прохорова. – Расскажу, как мы воевали, как поганого фрица били и гнали с нашей земли. О вас напишу. О сослуживцах.
– Вот оно что… Книгу… О войне… – капитан перестал улыбаться. Глубокая морщина пересекла его лоб. Он задумчиво замолчал и начал жевать травинку. – Ну, да. Книга – хорошее дело. Особенно о войне. А ты обо всем писать будешь? Обо всех своих сослуживцах? А о Кольке Кузнецове тоже напишешь?
– Да, и о нем напишу. – Иван был удивлен такими, казавшимися глупыми вопросами. Он не мог понять, к чему клонит Прохоров.
– Хорошо. А что же ты о нем напишешь?
– Что был у меня такой друг, что в атаку ходили плечом к плечу. Что отдал свою жизнь за освобождение Родины.
– А читателям ты расскажешь, как он погиб? – в голосе капитана послышались металлические нотки, а глаза стали цвета грозовой тучи.
– Так точно, расскажу. Что он геройски погиб, прикрывая наше отступ…
Взмахом руки Прохоров перебил будущего писателя.
– Ну, это тоже понятно. И напишешь то, как мы потом в луже крови копались, собирая все то, что от него осталось, а руку и ногу не нашли? Ты точно это будешь писать?
Киреев хотел было что-то ответить, но капитан его снова перебил.
– А о том, как месяц назад немцы целую роту красноармейцев на гусеницы танков намотали? А? А о нашем связисте Сергееве что напишешь? Вспомни, как он сидел на земле, печень свою разорванную в руках держал, смотрел на нее и смеялся от шока, ведь он так и умер с улыбкой на лице. Это тоже расскажешь? Или, может, напишешь про того бойца, которому лицо осколком срезало? Помнишь его? Конечно, помнишь. Ты же сам его в санчасть нес, а у него пузыри кровавые вместо лица были. Расскажи, как он мычал, как за лицо свое хватался. А помнишь, как танкиста из горящего танка достали почти без кожи, в каких муках он умирал? И про Николашина напиши, как он, пополам разрезанный, в луже своей крови лежал, плакал и просил, чтоб добили его. А наши солдаты как от снайперов погибают? Без громких слов перед смертью, без трагической музыки. Просто стоит солдат, а потом вдруг падает на землю. Тихо так, буднично. Как будто поспать прилег. Только во лбу дырочка маленькая, а сзади мозги по земле разбросаны. Просветишь людей, как здоровые мужики плачут и маму зовут на войне? Или как во время артобстрела землю грызут зубами? А про то, как в крови захлебываются, как с ума сходят? А? Ничего не забудешь? Все напишешь?
Киреев заметно поник, плечи его опустились, глаза потускнели.
– Ну, чего ты, Иван, поник? Ты же все писать решил. Так вот и пиши. Все, все пи-ши. Ни-че-го не забудь.
– Нельзя же так, товарищ капитан. Нельзя людям, которые эти ужасы не видели, знать об этом.
– А о какой ты войне тогда писать собрался? Об игрушечной?
– Зачем вы так, товарищ капитан?
– Вот я и спрашиваю тебя. Зачем? Ведь это война. Она так именно и выглядит. С кровавыми обрывками вместо лица, с обгоревшими до костей руками, с оторванными ногами и внутренностями, волочащимися по земле. И ты это прекрасно знаешь. Так что, если захочешь кому-нибудь о войне рассказать – ты или правду говори, или вообще молчи. А сказочники потом и без тебя найдутся. Особенно те, которые о войне только по радио слышали. Вот так-то, писатель.
Капитан усмехнулся, хлопнул солдата по плечу и неспешно продолжил обход.
Киреев молча корил себя за то, что решился рассказать свою задумку капитану. Тогда он еще не знал, что в скором времени капитан погибнет в бою. На его глазах. Упадет рядом с ним и все… Просто упал, с неизменной улыбкой на лице, как будто прилег отдохнуть. Упал и больше не встал. Именно так и бывает на войне…
***
– И что с ним стало? – решил прервать долгую паузу мальчик.
– А?
– Ну, ты начал рассказывать про капитана какого-то.
Старик вырвался из воспоминаний, посмотрел на внука и вздохнул.
– А, да. Хороший был человек.
– И что он сделал?
– Как это – что?
– Ну, например, танк подбил, эшелон под откос пустил или немца в плен взял?
– Да нет, внучок. Просто отговорил меня книжку писать.
– Какую еще книжку?
Трофимович молча отвернулся и прикрыл глаза рукой.
Мальчик хмыкнул, пожал плечами и снова уставился в телефон. Что с деда возьмешь? Он уже совсем старый, сам не понимает, что говорит. Ты ему про войну, а он тебе про книжку какую-то…
Дмитрий ЛАМЕКИН